Читать книгу - "Время гладить кошек [litres] - Ринат Рифович Валиуллин"

поверь мне. Это людям доверять нельзя, а котам можно, они не обманут, мы всегда говорим как есть. Только вот кипяток я не люблю, без обид, это на генетическом уровне, вы тут пейте чай, а я пойду еще пройдусь, пока. – Спрыгнул кот с теплых коленок девочки и исчез.

Фортуна продолжает морочить голову Антону

– А вот здесь было очень киношно, прямо театрально.

– Не, основная драма впереди. Рассказать?

– Валяй.

Начались все эти комплексы из-за проблем с отцом. Красивый кобель, породистый, но какой-то неродной. В итоге все детство насмарку. Одинокое, грустное, плаксивое. Я принимала это за норму, пока не увидела во дворе других детей. Веселых, звонких, озорных. Подумала, что-то со мной не так.

У матери тоже нежность нужно было выпрашивать. Сука, одним словом. Бывает, уткнешься ей носом в грудь, а она, вместо того чтобы погладить, отстранится, да еще осадит прохладно: хватит уже, не до нежностей мне сейчас. Я только потом поняла, что она не хотела проявлять свои чувства при отце. Чтобы не засветиться, делала это тайно, в ночи, когда укладывала меня спать.

– Мама, почему ты всегда не можешь быть такой же доброй?

Мать молча смахивала слезу рукой. Я это ощущала нутром.

– Подкидыш, – окрикивал меня отец. – Слышь?

А мне не хотелось слышать.

– На, примерь вот это, думаю, тебе будет как раз. Будешь долго думать – выкину на помойку.

Так я донашивала вещички своей сестры. Не было никаких пряников, даже на Рождество. Правда на день рождения мать обычно пекла пирог с вишней, на которую у меня была аллергия. Я молча задувала свечи, а потом они всей семейкой ели этот торт. Отчим ел и лыбился мне во весь свой красный рот, тогда я в первый раз запустила в него вилкой. Вилка воткнулась ему прямо в лоб, он от неожиданности так и откинулся на пол вместе с креслом. Мать выскочила из-за стола и пыталась ее вытащить, но вилка сидела крепко, тогда она уперлась ногой в его жирную испуганную морду и потянула изо всех сил, сзади ее за пояс тащила сестра. Прямо как в сказке про Репку. Я сидела и улыбалась, глядя на этих аниматоров.

– Чего ты улыбаешься, дорогая? – скривился отчим и разбил мою фантазию.

– Да так, представила кое-что. – Положила я вилку на стол. Я же была такая малютка, а мужества во мне было гораздо больше моего веса.

– Мам, можно я пойду. – Встала я из-за стола. – Спасибо, конечно, за торт и все такое.

– Сидеть! Куда пошла? – закричал отчим. А голос у него такой противный был, писклявый, будто по стеклу пенопластом.

– Да пошел ты в жопу, папочка. Куда хочу, туда и иду, – не выдержала я.

– Ах ты, зараза, – попытался он меня догнать куском пирога, но промахнулся и попал в сестру. Она сразу превратилась в вишневый компот и заныла от обиды.

– Что ты творишь, Валера? – Так зовут моего папашу.

– А что? Твои соплячки будут меня еще жизни учить?

– Попасть не можешь с трех метров? – Схватила мать полотенце, чтобы стереть вишню с лица моей сестрицы. – Или тебе пирог не понравился?

– День рождения. Пропади он пропадом, ваш пирог! Подожди, замри. Не надо ничего вытирать. Это же гениально. Одну минуту.

– Не надо так нервничать, Валера. Мазила ты.

– Сама такая.

– Я говорю, что ведро с другой стороны. – Снова прогнулась мать. Мне казалось, что я смотрю какую-то черную идиотскую комедию. Было смешно и грустно одновременно. Хотя вряд ли под мусорным ведром подразумевала меня.

– Стой – я тебе говорю, Ника.

– Хватит чудить, Валера, дай мне ребенка умыть. – Подлетела она к дочери с полотенцем.

– Я сам, это же шедевр, ты ничего не понимаешь. Отойди. Лишние предметы в композиции. – Имела в виду мать.

Мать всегда прогибалась под этого ублюдка, словно койка тридцати четырех лет. Я знала, что в душе мать была доброй, оттого и не могла ничего поделать. Они частенько ругались и без моего участия. Вообще Валера не любил с ней ссориться. Обычно мать ругалась посудой.

– Фортуна, чертовка, принеси мне альбом. Ладно, сам возьму. – Поднялся он в три прыжка по лестнице на второй этаж, где у него была мастерская, и принес бумагу и краски. Потом он быстро начал набрасывать эскиз на бумагу, а сестра моя так и сидела в вишне. Эскизы отец всегда делал на бумаге, потом переносил на холст, поэтому весь дом был завален рисунками. Я смотрела на сестру с сожалением, а она вдруг улыбнулась, неслышно повторяя: «У меня все в порядке. Лишь бы он не орал, ненавижу, когда он орет».

Вообще-то сестра моя хоть и сводная, была мне как родная. Однажды она даже подарила мне свой первый молочный зуб, который хранила будто частицу своего тела. Я поняла, что это теперь не только ее сводная сестра, но и кровная. Только когда пирог уже начал подсыхать, он сказал: «Все, спасибо, снято».

Надо признать, что рисовал этот говнюк потрясающе, красочные громадные холсты наводили трепет не только на меня. Они пользовались спросом и неплохо продавались. Я как зачарованная могла бродить среди его работ, если бы еще не знать так близко художника, цены бы им не было. А так – хождение по мукам.

У Антона волосы на голове встали дыбом от моих рассказов. Он молча слушал, даже вытащил изо рта жвачку и нервно мял ее рукой. Потом он вдруг помрачнел. Видимо, это было нервное. Долго искал, куда ему приклеить эту резинку, под стул или за ухо. Вот так наслушаешься ужасов и не знаешь, как от них потом избавиться.

– Однажды я заболела скарлатиной. Мне было так плохо. Мама все порывалась вызвать скорую, а этот все не давал. Говорил, она крепкая, сама выкарабкается. Короче, вызвала моя сестра незаметно от всех. Врач сделал мне укол и прописал постельный покой. Я не знаю, что он там ей наговорил, но мать весь день плакала и всю ночь сидела у моей койки, а потом призналась мне, что это не мой отчим, а мой родной отец. Мне тогда было все равно, при температуре сорок – это все равно. Тем более что я ей не поверила.

Как только я пришла в себя, мать отправила меня к своей тетке, от греха подальше. В целом, я не сопротивлялась. Прощаний не было, мы постояли немного возле машины, глядя в землю, будто хотели заземлить все наши прошлые грозы и молнии, потом я села на заднее сиденье, тетя Софи